Спасла всех вера сибирская, чалдонская!

Одна из старейших жительниц Промышленновского района Нина Петровна Головнина вспоминает о том, как менялся уклад жизни в нашем районе в XX веке. Записал ее воспоминания внук – Андрей Владимирович Шабалдин, доктор медицинских наук.

Когда я стал расспрашивать бабушку о том, как они попали в Сибирь, она очень удивилась:

- Как попали? Мы всегда тут жили.

И на самом деле, ее мама Анастасия Ивановна, папа Петр Тимофеевич, бабушка Маланья Агаповна, дедушки Иван Максимович Червов и Тимофей Головнин были жителями Новой деревни Томской губернии. Тут же жили и прадеды Агап и Максим. Если учесть, что моя бабушка – 1911 года рождения и сейчас ей идет сотый год, то ее мама – 1890 года, соответственно, дедушки и бабушки – 70-х годов, а прадеды – 50-х, а возможно и 40-х годов XIX века.

Родилась моя бабушка на Рождество Христово, 6 января 1911 года или 24 декабря 1910 года по старому стилю, в Новой деревне Томской губернии, что на берегу реки Ини. Сейчас этой деревни нет, но многие жители Промышленной знают это место, ездят туда на рыбалку, за грибами. Рядом с Новой деревней большое село Лебеди (до революции оно было своеобразным уездным центром, в нем находились церковь и уездное начальство).

Вокруг Новой деревни раскинулись березовые леса, согры, поля, озера и затоны, полноводная Иня была главным источником рыбы. В лесу собирали белый и желтый груздь, белянки, а на прочие грибы – коровники, черные грузди – даже не смотрели. В согре набирали ягоду: кислицу, черную смородину, боярку, черемуху. В озерах ловили карася, карпа, щуку. Все эти заготовки опускали в глубокие погреба, куда еще с весеннего ледохода натаскивали лед, который сверху накрывали соломой. В этих ледниках продукты долго сохранялись и не портились.

У родителей моей бабушки было очень много скота. В деревне, в основном, держали коров, быков, баранов и коз, но свиней не было. Осенью скот закалывали, мясо и рыбу везли обозом в Томск, чтобы там продать, а на полученные деньги купить одежду, прялки и другую утварь. Оставшиеся деньги старались брать золотыми монетами, в бумажные деньги не сильно верили.

В обоз, как правило, объединялось несколько семей, в сани запрягали добрых лошадей, ибо путь был длинный. От бабушкиной семьи в Томск всегда ходил ее отец Петр Тимофеевич и ее дед Тимофей. Все чалдоны в деревне жили зажиточно, у всех были большие выпасы и пахотные земли. Между прочим, кто такие помещики бабушка даже и не знает. Просто некоторые люди были богатыми, имели машины (сеялки, молотилки, веялки, сенокосилки). В сезон жители деревни обращались к ним, чтобы те помогли своими машинами. Взамен они предлагали себя и своих детей трудниками на их поля. Именно этот своеобразный товарообмен богатым вменился как наем батраков. Но в то время об это даже не думали.

Бабушка вспоминает, как они с сестрой Анной ходили к ее крестному и помогали ему и его семье полоть пшеничные поля. Взамен же крестный молотил их зерно на своей машине-молотилке. Бабушка помнит, что когда они помогали пропалывать пшеницу, то и вся семья крестного, а это его жена, теща и дети, также упорно работали на поле, и никто не ленился. В общем, богатство с неба не падало: как потопаешь – так и полопаешь. И на богатых в то время не смотрели, как на воров или обманщиков, понимали, что все зарабатывается трудом.

Жизнь в деревне начала меняться, когда стали приезжать семьи из России и Украины. Им давали землю под дома и усадебные участки, а также пахотные и покосные участки и покосные земли. Россияне стали завозить в деревню свиней, которые вначале были в диковину местным жителям, а избы свои крыли соломой и белили снаружи, особенно на божественные праздники.

Чалдонские дома были из бревен, снаружи не обмазывались и не белились, а крыши были крыты тесом. Деревня разделилась на два края: основная деревня разделилась на два края: основная деревня – чалдонская, а поодаль – самарский и хохлятский край. С новыми переселенцами в деревню пришло пьянство, безбожие, зависть к богатым людям и другие пороки.

Большая беда пришла в деревню, когда через нее стали проходить колчаковские ополчения. Прошел Колчак, и все вокруг – и богатые, и бедные – стали нищими. Это было страшное время. К тому же деньги постоянно менялись: то николаевские, т керенские.

Про самих колчековцев бабушка говорит плохо:

- Они были нахалюги, забирали все подряд. Из амбаров выгребали хлеб, из конюшен лошадей, из стаек и сараев любой скот, ничем не брезговали. Заходили и в дома, а оттуда тащили подушки, одеяла, перины, посуду, сундуки. Люди их боялись и не сопротивлялись, когда их обирали как липку.

Когда в деревню стали входить красные войска, их встречали с большой радостью. Дети залезали на крыши домов и кричали:

- Наши идут.

Установился мир. Вновь стали сеять и пахать, пасти скотину, заготавливать на зиму ягоды и грибы, обрабатывать огороды, ткать пряжу и разноцветные дорожки на пол, в общем, стал возвращаться старый уклад жизни. Кроме того, в деревне появилась школа и младшие бабушкины сестры и братья пошли обучатся грамоте. В деревню приехали учителя, одна из которых остановилась в доме бабушкиных родителей.

Но пришла в деревню другая беда: сгонять всех стали в колхоз. Бабушкин дед, Тимофей, сильно переживал по этому поводу, заболел даже и вскорости помер. А переживать было о чем. Ведь в колхоз с большой радостью шли тунеядцы и бездельники, у которых кроме крыс в амбарах ничего не было. Семьи же, восстановившие свое хозяйство после колчаковского нашествия, не хотели объединятся с голытьбой и горлопанами.

Бабушкин отец, чувствуя, что не мытьем так катаньем в колхоз все равно загонят, решил продать все, кроме лошади, и уехать из деревни. Так он перебрался в город Тапки, где была большая железнодорожная станция. Благодаря своей лошаденке, он смог устроится конюхом на железной дороге. Когда быт у отца немного устроился, и он смог за деньги снимать небольшую избенку, то сразу же перевез всю семью в Топки. Жили бедно, но счастливо, потому что вся бабушкина семья: ее папа, мама, шесть сестер и два брата – снова были вместе.

В городе еще не была введена карточная система и многим жителям хлеба попросту не хватало.

- Бывало, - вспоминает бабушка, - отец придет с работы уставший, промерзший, а мама ему только тоненький кусочек хлеба отрежет да кипяток в стакан нальет. Папа съест хлеб, крошки со стола подберет. Тогда я говорю сестрам: «Давайте отдадим наш хлеб отцу, он работает, а мы-то дома сидим». Так и подсовывали ему свой хлеб. Но тяжелый труд на холоде и на голоде сказал свое слово, и вскоре отец тяжело заболел воспалением легких и умер.

Жить стало еще хуже. Мама даже собралась снова возвращаться в деревню, но родственники писали, что в колхозе живется не лучше. Новая власть беспредельничает, припоминает людям все, что было и чего не было. Многих родственников признали кулаками. Нашего крестного тоже прировняли к кулакам, потому что у него была молотилка и он нанимал батраков. Всех их арестовали и готовили к ссылке на север и на восток. Перед высылкой в дальние края кулаков и их семьи со всех деревень свезли в Топки, на стадион, возле вокзала.

- Мы знали, - рассказывает бабушка, - что там сидит и наш крестный со своей женой и детьми. Поэтому мама послала меня и сестру Анну, чтобы мы принесли им еды. Но только мы подошли к стадиону, как увидели сотрудников НКВД, разъезжавших на лошадях и хлеставших нагайками всех, кто хотел подойти к стадиону. Попадало и детям, и старикам. Мы так и не смогли передать весточку нашим близким. Позже крестная писала нам, что их сослали в Нарым. Они долго плыли на корабле, и двух деточек так укачало, что они померли, а похоронить их не дали, так и бросили в море. Мама, прочитав это письмо, горько плакала.

Сейчас я уже понимаю, о чем писала эта бедная женщина. Нарым – это поселение на севере западной Сибири, на реке Обь. Обь в тех местах так широка, что берегов не видно, поэтому бабушкина крестная и приняла реку за море. Но от этого легче не становится. Сколько безвинных людей погубила советская власть!

- После того, как умер отец, - рассказывает бабушка, - мне пришлось устраиваться на работу. Пошла прислугой в семью врачей, где нянчилась с их маленькими детьми. Дети пошли в школу, я через них выучила буквы и немного научилась читать и писать. Потом устроилась официанткой в столовую для инженерно-технических работников. К тому времени сестра Анна, что была на два года младше меня, закончила школу и также пошла работать в магазин отдела рабочего снабжения (ОРСа), и нашей семье стало жить немножко легче.

В Топках я познакомилась со своим будущем мужем Андреем Карповичем Токмаковым. Он тогда был выпускником паровозных курсов и стажировался в Топкинском депо.

Получилось так, что нашей маме написал ее родной брат письмо из Новой деревни. Он писал, что рядом с Новой деревней сейчас большая станция Промышленная с новым паровозным депо. Кроме того, строят новые дома, школу, клуб, магазины. И девчата (он имел в виду меня с Анной) смогут куда-нибудь устроиться. Дядя Володя работал в Лебединском колхозе. У него было свое хозяйство, поэтому он обещал нам помогать, если трудно будет. В Промышленной подыскал небольшую избенку, которую нам было по силам купить, и мы всей семьей переехали. Мы с сестрой Анной устроились в перронный магазин. Туда как-то зашел мой Андрей Карпович. Я очень обрадовалась, спросила его, как он оказался в Промышленной. Он ответил, что его перевели сюда в паровозное депо и дали комнату в новом двухэтажном доме, недалеко от вокзала. Мы стали с ним снова встречаться. И он сказал:

- Бери свои вещи от матери и переезжай ко мне.

Вот так, незатейливо, мы стали жить вместе. Теперь уже не только я, но и мой муж стал помогать моей маме. Ведь с ней еще оставались шесть детей, а их надо было кормить, учить и одевать. Правда, мама тоже все время работала: ткала красивые напольные дорожки, люди их покупали. И это время, с 1935 по 1938 годы, я вспоминаю, наверное, как самый светлый промежуток жизни.

Тогда в магазинах было все, карточную систему отменили, можно было хорошо кушать, одеваться, покупать мебель. В общем, ничего не предвещало беды. Но, наверное, Богу угодно было, чтобы мы терпели. Первой весточкой новых перемен была в 1939 году повестка мужу на службу в армии. Хотя у него была бронь, и я была беременна, он не стал никого упрашивать и махать бронью перед лицами начальников, а сказал:

- Надо служить, значит, пойду и отслужу…

Ушел муж в армию, да попал на войну. Получилось так, что во время службы ему предложили учебу на офицерских курсах. Согласился. Наверное, думал, что, когда демобилизуется, это ему пригодится, в начальство вырвется, зарплата будет больше. Короче говоря, стоил планы. Получилось же так: его одно призывники весной 1941 демобилизовались, вернулись в родное депо и всю войну проездили в Промышленной, а Андрея Карповича оставили еще на два года.

Летом 1941-го грянула война. Когда объявили о ее начале, все очень сильно испугались, и даже летние жаркие дни казались темными и холодными. Бабушка осталась одна с двухлетним сыном на руках, которого отец, уйдя в армию, так и не увидел.

Поскольку работала в перронном магазине, от машинистов узнала, что ночью будут перегонять паровозы с восточных станций на западные. И в перегоне одним из машинистов будет ее муж. Хотела бабушка показать сына отцу, пришла на вокзал с двухлетним ребенком, но вокруг было полным-полно офицеров и солдат НКВД. Бабушку обругали и заставили уйти обратно. Так и не увиделись отец с сыном, а муж с женой. Уже после войны она узнала от сослуживца Андрея, что в Промышленной он все выглядывал в паровозное окошко, надеялся, что сейчас появится жена с сыном. Но кроме солдат с собаками никого рядом не было.

Вскоре Андрей Карпович попал в немилость начальству за то, что прикрывал своих боевых товарищей от сумасбродных нападок командиров и был отправлен пехотинцем на передовую. Там, под городом Смоленском, он и положил свою голову за всех нас: за детей, женщин, стариков и за последующие поколения. В Промышленной на памятнике погибшим воинам Великой Отечественной войны значится и бабушкин муж – Андрей Карпович Токмаков.

Война окончилась. И это была огромная радость для всех. Бабушкин брат Иван пришел с войны весь в медалях и несмотря на незажившие раны был бодр и весел. Семья часто собиралась вместе, отмечали праздники.

Жизнь налаживалась. Бабушка после войны работала в магазине ОРСа, а затем, до пенсии, на хлебзаводе.