Моя жизнь

Время моего детства и моего поколения пришлось на самый тяжелый период истории нашей страны: война и послевоенное восстановление.

Родился я в селе Успение Лазовского района Приморского края. Моей матери Любови Леонтьевне Гоманюк (1921 года рождения) 21 января 1939 года исполнилось 18 лет, а 24 февраля под фамилией Омельченко родился я. Кровного отца я не знаю, но со слов тетки – им был моряк с рыболовецкого судна, сдававшего рыбу на прибрежную базу Успение (там рыбу солили в чанах).Он меня не видел и, полагаю, даже не подозревал о моем существовании.

Мать была в семье пятым ребенком (Аня, Михаил, Юхим, Феня и Люба) и жила с моей бабушкой. Деде умер в двадцатые годы. Мать по причине своей молодости внимания мне уделяла немного. К тому же она постоянно была занята на засолке рыбы, поэтому мною занималась бабушка.

Осенью 1939 года в селе Владимиро - Александровском (тогда Буденовка) в районной больнице умерла сестра матери Феня, она была замужем за Иннокентием Марковичем Батурой. Умирала она тяжело от заражения крови после криминального аборта. Муж Иннокентий, имевший с ней одну группу, давал ей кровь путем прямого переливания, но ничего не помогло. На руках моего будущего отца осталось четверо детей (Шура, Федя, Вера, Володя)…. Жила семья в селе Хмыловка. Его родители в 1905 году переселились в Приморье из Воронежкой области.

После смерти жены Иннокентий Маркович верхом на коне приехал в село Успение к младшей сестре своей покойной жены. Как они договорились, никто не знает, но, как мне рассказывали потом, отец привязал меня к своей груди, мать усадил на круп лошади, позади себя, и отвез нас в новую семью. Началась новая жизнь. Отец работал председателем сельского совета, а мать- дояркой на ферме.

Нагрянул июнь 1941 года, на западе заполыхала война. Ушел на войну и наш отец. У матери на руках, а было ей от роду двадцать лет, осталось шестеро детей, в том числе и грудная дочь. (22 сентября 1941 года у них с отцом родилась дочь Светлана)

Старшие дети отца были направлены в ремесленное училище. В 1942 году умерла бабушка по матери. В 1944 году – дедушка по отцу, который жил рядом.

Когда закончилась война , мне было шесть лет. Что осталось в памяти от той тяжкой годины? Помню постоянное чувство голода.

Чтобы не умереть с голода, люди по весне собирали мерзлую картошку на полях, брошенную осенью от того, что была мелкой или поврежденной. Более поздней весной собирали крапиву, щавель, черемшу. А когда начинал идти уёк (это мелкая рыбёшка, втрое мельче корюшки), мать отправлялась на ночь на рыбалку во Врангель, за семь километров. И там, чем могла, ловила его в прибрежных волнах и несла домой столько, сколько могла донести.

Что интересно – никогда не заготавливали грибы. Хотя их была уйма. Мы бегали по сопкам и сбивали шляпки грибов, играя ими как футбол. Почему их не употребляли, не знаю - не было соли, или в них просто не разбирались.

Летом жили на подножном корме, зимой – запасали с огорода. Любимой едой была квашенная капуста с вареной картошкой. Помню, сварила мать суп, раздобыв где-то риса.

Май 1945 года. Солнечный, теплый, весенний день. Вокруг радость и слезы по случаю Победы. Стали возвращаться солдаты, но мало кто был цел и невредим.

Наш отец вернулся, он служил здесь, на Дальнем Востоке, сражался с японцами. В боях получил легкое ранение в ногу.

Началась мирная жизнь. Отец устроился работать лесником в лесхоз. Мать по-прежнему в колхозе дояркой. Мы с сестрой и братом дома смотрели за хозяйством: пасли гусей и уток, кормили кур, поросят.

Была у меня и первая любовь. Когда мне было 5 лет, каждое лето из Владивостока приезжала внучка соседки.

Родители делали попытки отправить нас с сестрой в садик, но едва мать уходила на работу, как мы, крадучись убегали домой. Целый день голодные, но свободные. Сестра, правда, на грядках откусывала по половине огурца, полагая, что они дорастут, а я «прореживал» морковку. К вечеру, к приходу матери, мы возвращались к садику и, как ни в чем не бывало, встречали ее на подходе.

РАННИЕ ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Вот и пришло время идти в школу. 1946 год. Как меня мать собирала? В деталях не помню, но помниться, как пришли в магазин, и я увидел портфель. Стал клянчить, чтобы купили. Но он стоил 27 рублей (это две буханки хлеба). Таких денег у мамы не было. «Я тебе сошью сумку из старых отцовских штанов», - успокоила она меня.

В первый день в школу я пошел босиком – по привычке, так как с ранней весны до поздней осени бегал босиком и очень удивлялся, когда кто-то из детей летом приезжал в деревню в обуви.

По дороге в школу всегда боялся соседского гусака, который, вытянув шею вдоль земли, шипя, преследовал меня, если зазеваешься, хватал за что-нибудь и бил крыльями. Оторваться от него в этом случаи было сложно.

Бедность была ужасная. Отец получал 300 рублей, на это можно купить 30 буханок хлеба. Одежду покупать было не на что. Мы донашивали ее за старшими детьми. Отец изредка получал форму и обувь по сезону на службе, носил ее по нескольку лет. Когда что-то нужно «до зарезу», меняли на одежду продукты их домашнего хозяйства.

Мать вскоре после возвращения отца стала домохозяйкой, чтобы как-то развивать подворье и вести домашнее хозяйство. В силу тогдашних законов, если кто-то не работал в колхозе, огород возле дома «обрезался» под порог. Огород у дома зарос полынью и ольхой. А новый огород у нас находился в семи километрах от дома в местечке Березовка в госфонде.

Нас в семье осталось четверо: сестра Света, я и родители. Старшие дети отца разъехались на учебу в ГПТУ. Уход за огородом ложился на плечи матери и мои, отец только пахал и помогал убирать урожай. Плуг и упряжь были у нас свои, подводу отец тоже справил целиком своими руками, сам делал деревянные колеса и ступицы, обивал железом ободья.

С утра мать задавала корм домашней живности, управлялась с прочими утренними делами по хозяйству. Я тоже поднимался, отоспавшись после вчерашней дневной работы и вечерней беготни, и мы собирались на огород, полоть. Скудный обед: хлеб да лук, иногда брали молоко, когда оно было.

И этот тяжелый труд с семилетнего возраста отбил у меня тягу к огородам на всю жизнь! Даже во взрослой жизни я так и не стал дачником.

Отец после войны охотился на волков. Он ставил капканы у трупа падшей скотины. Это был дополнительный доход в семье. За пойманную волчицу давали премию – 300 рублей.

В детстве я был большим мечтателем. Представлял, как буду управлять техникой, когда вырасту. Совсем маленьким строил из глины самолеты в канаве, которая прорезала все село. Домой тащил всякие железки. Мне хотелось понять - почему работает мотор, ездят машины? Сообразил, когда немного подрос, что такое время. Пришел к выводу, что время – это скорость изменений чего-то: стрелок часов, фаз луны, изменений в организме. Прекратились все эти движения и изменения, замедлилось бы или вовсе остановилось время.

Учебе я придавал большое значение, особенно хорошо шла математика. А вот с русским языком была беда: где О или А, где вместе, где раздельно – это было для меня мучением. Сдавать экзамены мы начали с четвертого класса и потом – каждый год.

Мой первый учитель Василий Иванович Полищук имел образование всего семь классов. Сейчас смотрю свое свидетельство об окончании четырех классов, а там сразу четыре ошибки при его заполнении.

ОТРОЧЕСКИЕ ГОДЫ

Я взрослею. Летом – сенокосы. На выделенном каждому двору участке косили траву, заготавливали сено для коров и лошадей.

Мальчишками мы все любили ходить летом с лошадьми в ночное. Стреноженные кони мирно паслись на луговине распадков и сами распоряжались своим сном и отдыхом. Мы же у костра разговаривали обо всем, что вздумается. Костер, ясная, тихая ночь располагали к задушевным разговорам. Отцовский конь по имени Мальчик, привычный к лесу, всегда уходил дальше всех, и мне приходилось, как следопыту, по следам на траве отыскивать его. Потом я его распутывал, подводил к пеньку, залазил на круп и ехал рысцой. Только начинал сползать, Мальчик останавливался , чтобы я не упал.

Мы с друзьями Любили Рыбалку на речке, где ловили гольянов и пеструшку. Крючки делали из швейных иголок, леску – из катушечных ниток. Кто ценит эту не просто рыбалку, а сущую охоту за мелкой рыбешкой по таежным ключам, тот настоящая рыбацкая душа!

Летом, нас, ребятню приглашали на колхозные пасеки, чтобы мы помогли носить рамки при качке меда. Медосбор в те годы был всегда отменный. Липа так цвела ароматно, что запахом меда, казалось, пропитан сам воздух.

Помню еще первую увиденную мною инвалидную легковую машину, каким-то чудом заехавшую в нашу деревню. Осталась в памяти и первая радиопередача, услышанная в школе по приемнику, который назывался «Родина». Это сейчас дети рождаются вместе с автомобилями, телевизорами и компьютерами.

Большим событием и радостью для всей деревни и особенно для детей была демонстрация кинофильмов. Да и еще бесплатно.

Наш дом стоял рядом с лесом. Мы любили играть в войну. Отголоски войны и военного времени доходили и до нас. Многие ребята пострадали от гранат, других взрывных предметов. Мой друг Юра остался без глаз, двоюродный брат Николай потерял руку. Не обошли стороной и меня упражнения со взрывными предметами. Пытаясь усовершенствовать запуск сигнальной ракеты, моя техническая мысль начала работать в направлении, как сделать, чтобы ракета взлетела как можно выше. В результате моей месячной конструкторской работы, я сделал ракетницу с переламывающимся стволом, с бойком и спусковым крючком.

Надо было оружие испытать. Ушел в хату, зарядил, взвел курок, поднял вверх руку, выстрелил. В руках оказалась бесформенная куча железа и разорванная ладонь. Шрам до сих пор «украшает» мою ладонь. В дальнейшем при изготовлении новых образцов самопалов, испытания я проводил дистанционно: привязывал их к дереву и с помощью веревки спускал курок, или подпаливал спичкой, в зависимости от конструкции оружия. Если самопал испытания проходил, то принимал в эксплуатацию уже без боязни. Мне в ту пору было 11 лет.

В 1946 году мы пололи с родителями огород, и вдруг увидели, как из-за сопок поднимается облако черного дыма. Мы жили в 40 км от Находки. Отец, повидавший за войну многое, уверенно сказал, что этот дым связан со взрывом какого-то объекта. Позже выяснилось, что в бухте Находка у мыса Астафьева взорвался пароход «Дальстрой», полностью груженной взрывчаткой. Народу погибло много, но информация о взрыве была закрытой, запрещена для распространения. Потом еще взрывались склады в районе Пади Обводной. На месте этих взрывов образовались небольшие озера где-то под сопкой, там даже валы после взрывов остались.

Я сдал экзамены за четвертый класс, получил свидетельство об окончании начальной школы. Отец торжественно написал заявление от моего имени о том, чтобы меня приняли в пятый класс семилетней школы в Козьмино.

Вместе с братом Володей мы начали учиться в новой школе. Жили в интернате. Для мальчиков была одна большая комната: с краю – большой стол для обедов и занятий, сбоку для обогрева – вертикальная, обитая железом круглая печь, работающая на угле. В другой комнате жили девочки. Все дети были из соседних хуторов и деревень. До сих пор помню и люблю вкус овсяной каши со скудным наличием масла. Родители платили за интернат картошкой и капустой.

Всю неделю мы жили в ожидании субботы, чтобы отправиться домой. В субботу уроки заканчивались в 14.00, и мы 14 км бежали домой. Для нас это была такая радость: повидать дом, родных, друзей. Через три часа уже дома, и нас встречает мать, соскучившаяся по детям, знакомые домашние запахи, любимые игрушки, собаки, кошки и, конечно же, друзья.

Назавтра с утра до двух часов беготня с друзьями или рыбалка, а потом сборы и опять – в интернат. Мать провожает за околицу, впереди – недельная тоска по дому. Мы с котомками за плечами уходим по проселочной дороге до следующей субботы.

По дороге большое препятствие – залив перед Врангелем. Метров 800 воды по колено. Снимаем обувь, закачиваем штанины как можно выше и так преодолеваем водное препятствие. Особенно было плохо, когда начинались заморозки – вода ледяная. Пробегаешь залив как можно быстрее, выскакиваешь на берег, растираешь одеревеневшие ноги, - дальше согреваешься бегом еще семь километров.

В 1952 году мы переехали во Врангель. Жили сначала в бараке, впятером в одной комнате, потом перебрались в двухквартирный дом, в котором у нас тоже была одна комната. Но зато в школу теперь ходили за семь километров. Выходили в 7 часов утра, в шесть приходилось вставать, одеваться. Еще что-то из уроков надо было повторить. Завтракали хлебом с молоком, брали с собой тоже бутылку молока и хлеб на обед, потому что возвращались домой часа в три дня.

Родители давно спят, а я пишу сочинение, решаю задачи, которые, впрочем, уже решил в уме по дороге из школы. Тогда ведь не было никаких пособий по сочинениям и контрольным работам, не было компьютеров с Интернетом. Все добывалось своим умом.

А утром подъем в шесть утра, в доме холодно, печь уже остыла. Мать хлопочет, чтобы нам приготовить завтрак и собрать обед. Я иногда доделываю уроки. И снова в путь, в Козьмино.

У меня было свое хобби: лазить часами по лесу, отыскивая гнезда птиц. Не нанося особого вреда природе, я когда находил гнездо, брал только одно или два яйца для коллекции. Каких только гнезд я не находил и каких только яиц в моей коллекции не было! От белых и голубых – до пестрых и крохотных, как горошина.

Чтобы найти гнездо, нужно было не только обследовать густые лесные заросли и овраги, но и залезать на самые верхушки деревьев, заглядывать во все дупла. Сорваться с гибких ветвей и свернуть себе шею было просто, как дважды два. Но охота – пуще неволи! Особенно престижно было найти гнездо иволги: оно всегда располагалось на конце ветки густого дерева и было прикреплено к развилке в виде корзинки. А какие в нем были красивые яички, сопоставимые с красотой самой иволги: белые в розовую крапинку, с прожилками на скорлупе.

Для хранения я прокалывал яйца с двух сторон иголкой и выдувал их, потом нанизывал на нитку или складывал в специальную коробочку, перекладывая ватой. Так я знакомился с природой и узнавал породы местных птиц, их поведение и повадки, расцветки и голоса.

Зимой у меня дома постоянно жили дикие птички: синицы, поползни, желтые длиннохвостые синички, снегири. Однажды даже жил заяц, который днем спал на кровати, а ночью носился по квартире, объедая комнатные цветы.

Жили мы на берегу моря, которое нас тоже кормило. Летнее тихое утро, не шелохнется ни один листок. Мы с отцом спозаранку идем на берег, прихватив с собой весла, сачок на длинном шесте и пару ведер. Отмываем от берегового якоря свою плоскодонную лодку и уходим в море. Поверхность воды – как зеркало, вокруг удивительная тишина. Далеко над водой слышны голоса просыпающейся деревни, да легкий плеск наших весел. Я сижу на веслах, отец с сачком – на носу лодки, командует: «Влево, вправо, стоп». Ему сквозь прозрачную воду прекрасно видно, где лежат ракушки гребешка, и он их собирает. Набрав с десяток, поднимает, втаскивает сачок в лодку. На берегу чистим улов, отдельно складываем мясо и икру. Я не упускаю случая съесть сырыми с десяток «пятаков» круглого, сладковатого мяса гребешка.

Дома мать жарила это мясо с яйцами и зеленом луком. Этот экологически чистый и полезный морской продукт – ныне мечта любой ресторанной кухни – был регулярным блюдом в нашем летнем деревенском рационе.

В свободное от сенокосов и огородов время я уходил на свою любимую рыбалку. Рыбы в нашей бухте и речках в то время водилось богато. Еще больше ее было в 30-40-е годы прошлого столетия.

По рассказам матери, речку Успения нельзя было переплыть на лодке из-за большого скопления в ней симы и кеты. В речку Хмыловка шла сима, иногда заходила горбуша. Мы с отцом, вооружившись крючком на деревянном шесте, просто ее выдергивали из ямок и из под коряг. Дома готовили икру «пятиминутку». Вареное мясо симы было выше всех похвал.

Наш мелководный залив был пристанищем пелингаса, которого мы добывали ночью, высвечивая его аккумуляторными фонарями.

Еще я работал каменотесом, чтобы заработать на одежду перед началом учебного года. Карьер находился недалеко от дома в сопках, где гранит добывали и обрабатывали еще с дореволюционных времен.

Пришло время заканчивать школу. Нас выпускников было девять человек. 22 июня 1956 года на выпускном вечере нам вручили аттестаты зрелости. Ночь мы провели у моря, а потом разлетелись навсегда. И, как ни странно, больше я уже ни с кем не встречался. Только одна моя одноклассница Алла Костырина работала со мной на фабрике.

Ушла юность – пора мечтаний и надежд. Навсегда осталась тайной, в том числе и для нее самой, моя юношеская любовь. Виновата была моя почти патологическая застенчивость, из-за которой я не раз страдал и многое терял в жизни. Наступил период вхождения во взрослую жизнь, самостоятельную, без опеки родителей. Для меня этот период начался в 17 лет. Если быть точным, с 4 июля 1956 года я уже работал на жестянобаночной фабрике в Находке.

Немного о родителях.

Отец, Иннокентий Маркович, по характеру был спокоен, выдержан и рассудителен, внешне лишен всякой сентиментальности. К детям относился строго, но никогда не повышал голоса, тем более не применял физического воздействия. Не помню, чтобы он кого-нибудь из нас тронул хоть пальцем.

Мы росли, как мне кажется, сами по себе, не чувствуя повседневной назойливой опеки родителей. В каждом из нас, детей, был свой стержень и мы нутром чувствовали, что хорошо, что плохо, поэтому проблем для родителей особых не создавали. Я даже не помню, вызывали ли родителей хоть когда-нибудь в школу за наши проделки, кроме как на какие-то торжества.

Образование отец имел три класса Хмыловской церковно-приходской школы. По тем временам оно считалось высшим деревенским образованием. В период гражданской войны он ушел в партизаны. У нас за деревней была сопка в стороне Тазгоу, которую Называли Колчаковской, так как там произошел бой партизан с отрядом Колчака.

После гражданской войны отец работал в Русско-Китайской концессии. В бухте Шаповалово добывали морскую капусту, сушили и сдавали китайцам. Те зная русский характер, щедро угощали их своей водкой, суля называлась. Отец вообще любил выпить, выпивал, но знал меру, так как утром подъем и работа, работа, работа. Позже, когда мы с братом работали в Находке, приезжая домой на выходные, всегда брали бутылочку водки, «сучок» в народе называлась, по цене 21 рубль 20 копеек. Ставились на стол граненные стаканы (рюмки, как аристократическая принадлежность, в семье не водились), отец наливал себе полный стакан, залпом выпивал и принимался спокойно за жаренную, как обычно, картошку.

Мать, Любовь Леонтьевна – вечная труженица, к нам относилась ровно, без сюсюканья. Свою материнскую любовь внешне не проявляла, но всегда за нас переживала. Иногда замечал на ее глазах кроткую слезу, если мы ее чем-то огорчали. К водке была равнодушна, но всегда была желанной на деревенских торжествах. «Сегодня уйдем с огорода раньше, нужно постирать и высушить платье, а то сегодня свадьба у Маруси Сидоровой», - к моей великой радости объявляла мама, а платье это то, в котором она полола.

Мать хорошо пела первым голосом. Я часто наблюдал, когда у нас собирались гости, затягивали песню, да так, что язык пламени в керосиновой лампе начинал колебаться. Отец тоже любил петь. Иногда брал гитару и затягивал свою Любимую: «Ревела буря, дождь шумел….» или «По диким степям Забайкалья……» Позже, если с лужайки нашего дома слышалась песня, соседи знали, что приехали к родителям дети.

Вообще, песня была неотъемлемой частью жизни старшего поколения: пели и на работе, и в быту, и на отдыхе. Деревенская молодежь по вечерам собиралась на берегу моря, усаживалась на опрокинутые лодки – и лились задушевные мелодии по глади моря. Мы, мелкота, цепенели от чарующих песен тех лет. Сейчас таких не услышишь. Девушки в ситцевых платьях, парни в тельняшках и хлопчатобумажных брюках излучали такую радость, любовь и счастье от жизни, светлые надежды и мечты…Все это было совсем на так, как на нынешних тусовках молодежи со сверкающей мишурой, с банкой пива в руках.

…Мать умерла рано от тяжелой болезни в 55 лет в 1975 году, ровно через год ушел из жизни отец. На их могильной плите от имени всех потомков я написал кратко: «Помним и благодарим!»

Постскриптум

Виктор Иннокентьевич Батура всю свою трудовую деятельность связал с Находкинской жестянобаночной фабрикой. Пришел сюда сразу же после школы, в 1999 году вышел на пенсию, а уволился с фабрики в 2007 году. С 1960 по 1963 год служил в артиллерийском полку на Камчатке. После армии заочно закончил Дальневосточный политехнический институт по специальности электромеханик.

На фабрике работал электриком, главным электриком, начальником цеха, более 50 лет. Общий трудовой стаж – 57 лет. Продолжает работать и сегодня машинистом насосной станции в водоканале.

Он «Ветеран труда», награжден медалью к 100-летию В.И.Ленина и, как он выразился, имеет целую папку грамот и благодарностей – производственных и городских.