Три времени Марии Кононенко

Дед Маши, Павел Гаврилович Бибик, пришёл в Сибирь из Полтавской губернии Золотоношенского уезда. Случилось это в 1898 году. Большеуринская власть Канского уезда Енисейской губернии определила переселенцам с Украины земельный «отвод». По сердцу пришлось новоселам выделенное им место. Красивое, привольное. Земли, просторно раскинувшиеся, давно ждали хлеборобского плуга. В лесах полно дичи, ягод, грибов...

Дома ставили быстро. Благо строительного леса было много - село рождалось в прямом смысле под боком густого темно-зеленого бора из вековых в два обхвата сосен. Стройся, не ленись!

Деревню назвали Каменкой. Вскоре в округе о Каменских мужиках заговорили как о крепких, зажиточных хозяевах. Трезвое, работящее село богатело. Ходоки (так на¬зывали коренные сибиряки переселенцев) врастали в новую землю многочисленны¬ми корнями. Семьи были многолюдными, шумными из-за звонкоголосия детей. Жить бы да жить. Но грянула революция, а вслед за ней и гражданская война, безжалостное, зыбкое, смутное время. Власть превратилась в качели: то белая, то красная и обратно. Во второй день января девятнадцатого года в семье Казыдуба, зятя Павла Гавриловича, появился первенец. Девочку назвали Машей.

Горькие уроки

Ей было восемь лет, когда у деда с бабкой (она почувствовала это всем своим существом) что-то случилось. Уловила это она и из тревожно напряженных разговоров своих родителей. Все случилось в один из зимних дней. Из Ирбея в деревню приехали вооруженные люди. Описали хозяйство деда. А оно было, как и полагалось крепкому хозяину – единоличнику, солидным. Забрали жнейку, молотилку, косилку, четыре лошади, коров, овечек-все это было нажито трудом деда и его большой семьи. У него было пять сыновей и четыре дочери.Трудом своей семьи он и креп. Работников по найму у него не было, то есть не было эксплуатации чужого труда. Но, тем не менее, посадили его с бабкой и с двумя маленькими сыновьями в сани и увезли из ставшей уже родной деревни.

Как потом выяснилось, их и еще восемь семей, раскулаченных на той же неделе, выслали на Ангару. Высадили их там, в безлюдной, стылой, заснеженной Кежемской тайге. Живи, кулак-мироед, как сможешь.

Наверное, только люди с сильной волей, с крепкими умелыми руками могут выжить в подобных условиях. Ведь с собой на санях ничего, кроме малого запаса продуктов, не увезешь. Правда, деду разрешили положить на сани старенький плуг...

Дед пережил и это, уже второе в своей жизни, правда, на этот раз не добровольное, «великое переселение». В Каменку он больше не вернулся. Там, на Ангаре, и умер. Всё случившееся стало для Маши жестоким уроком. Детская впечатлительная душа соприкоснулась с несправедливыми уроками жизни.

После ссылки деда тревожное напряжение не покидало и семью отца. Ей было двенадцать лет, когда чужие люди пришли и к ним. Тимофей Казыдуб тоже принадлежал к той же породе людей, что и её дед. Эти люди были воспитаны спать на кулаке. Это для того, чтобы не проспать утреннюю зорьку, задолго до восхода солнца проснуться и успеть, что-либо сделать по хозяйству. А лечь спать, когда уже темнота ночная вступит в свои права.

Работника у отца не было. Но хозяйство было крепкое: две лошади, две коровы, овечки, гуси, куры и… восемь детишек. Маша старшая, а остальные мал мала меньше. Со всем этим хозяйством семья справлялась своими силами.

Среди односельчан были и те, у которых, как говорили на деревне, на телегах и санях стояли не ошкуренные оглобли, то есть из-за лени их не очищали, ставили так. Вот комиссия из таких «хозяев» однажды и заявилась к ним во двор.

Забрали все, подчистую. По скрипящему мартовскому снегу (она это очень ясно запомнила) увели со двора всю живность. И, как слезно ни просили родители, и посевные семена...

А через некоторое время вызвали отца в сборную, так называли в деревне избу-правление. И, как полагалось в те времена, дали твердое задание. Надо было вспахать и засеять одиннадцать гектаров. Разумеется, тем, что осталось у Тимофея на руках. Заведомо было понятно, что задание — это невозможно выполнить.

Так оно и вышло. И, как следствие, в мае короткий суд. Два года лишения свободы с конфискацией оставшегося имущества. На этот раз забрали и только что построенный большой -семья-то десять человек -дом. Самого Казыдуба увезли в Забайкалье на какую-то шахту. А дом быстро разобрали и увезли. Как потом, уже позднее, узнали - в соседнюю деревню, сегодня она называется Лощинкой, четвёртое отделение Бородинского совхоза. Пролежав там несколько лет разобранным, дом сгнил...

А осиротевшая без хозяина и без жилья семья до самых зимних холодов ютилась в бане, которая топилась «по- черному». Баня была чужая, заброшенная после ссылки ее хозяина. Матери работу в селе не давали. Чтобы выжить, не умереть с голоду, дети ходили по селу, просили милостыню. Находились сердобольные, тайком от соседей (ведь дети врагов) давали что-нибудь покушать. Дети с матерью ходили в бор: собирали щавель, корни камыша, пучки, конечно же, ягоду, грибы. В ход шли яйца перепелов, дроздов... Тем и жили.

Мария, как старшая, была опорой матери. Нанималась в няньки. В школу не ходила. Какая там школа. Позднее, когда из заключения вернулся отец, девочку, очень хотевшую учиться, в школу не взяли -переросток. Больше в школе она нигде не училась, а дальнейшее образование получала в университете по названию «Жизнь».

Особенно тяжелым был тридцать третий год. Посевная была сорвана, прежние запасы съедены. Осенний урожай — с гулькин нос. Наверное, зиму бы не выдержали, но, к счастью, освободился и вернулся отец.

Привыкший к тяжелому крестьянскому труду, он и в заключении, на шахте, трудился, по совести. Даже директор шахты ходатайствовал перед спецорганами о досрочном освобождении зэка Казыдуба. Его просьба была удовлетворена: домой он пришел на шесть месяцев раньше.

Резкая критика из Москвы (известная статья Сталина) остудила чрезмерный чиновничий пыл местных сельских властей в деле коллективизации на деревне. Власть на местах перестала рубить с плеча. И уже в следующем тридцать четвертом году в Каменке, колхозе «Коммунар, получили хороший урожай. Деревня стала оживать, в колхозе только автомашин было три: ГАЗ - АА, два ЗИС -5. Появились своя электростанция, мельница, маслобойня, пасека... Но опять грянула новая беда, отворяй ворота. Война.

...А трактор мы запускали вдвоем

На деревне остались одни женщины, двести шестьдесят Каменских мужиков ушли на фронт. Сто семнадцать из них не вернулись, погибли. А сколько умерло, вернувшись с войны искалеченными, — никто точно и не знает.

Здесь следует обратить внимание на удивительное проявление особенности русской души. На фронте, не жалея своей жизни, героически, беззаветно сражались те, кого власть жестоко, несправедливо обидела. Мужественно воевали отец Марии Тимофей Казыдуб, пятеро сыновей деда, Павла Тимофеевича Бибика. Один из них погиб в Сталинграде.

Как рассказывает земляк Марии Тимофеевны, бывший фронтовик Василий Константинович Трегуб, многие каменские из репрессированных служили и воевали верой и правдой. Вернулись с войны с боевыми наградами, некоторые из них стали кадровыми офицерами, трое из них полковники. А один из каменских, Николай Ильич Усенко, еще ребенком вместе с отцом высланный в ангарскую тайгу, за свой подвиг был удостоен звания Героя Советского Союза. Правда, ему как репрессированному долго не выдавали паспорт. Да и с присвоением высокой награды протянули время: прошло тридцать лет после Победы, прежде чем награда нашла солдата...

Мария на другой день после начала войны была отправлена в соседнюю деревню Усть-Яруль, учиться на комбайнера. Через месяц уже на уборочной. «Молодым сегодня трудно представить, - говорит она, - какой это был труд. Пыль, грохот, тряска. Работали по 14-18 часов. Никаких выходных, никаких отгулов, ни отпусков. Доставалось, днями в поле, под открытым небом, кабин-то не было. И снег, и дождь, и ветер все на нас. Что сломается, там же в поле и устраняли, как могли. Ремонтных летучек не было. А если что-то серьезное выйдет из строя, то на себе сломанную деталь пешком, до уральских мастерских. А это пять верст от деревни, а с полей и того боле. Бывало, давали лошаденку, но животное до того истощенное — еле ноги передвигает, жалко её, да так, что и лепешку, кусочек хлеба дашь ей, только чтоб шла. Мы и сами были полуголодные. Хотя нам, механизаторам, давали три кило хлеба на трудодень, а ведь другим-то только лишь по триста грамм. Им было ещё хуже. Каково было людям? И все же мы давали норму. Пахали по 3,5 га, а засевали 12 гектар. Ну, а я даже двойную норму давала. Кстати, - добавляет она, - приходилось мне выступать на соревнованиях районных, краевых -- призовые места занимала...».

После первой уборочной на комбайне Марию отправили учиться на тракториста. Училась там же, в Усть-Яруле. К весне уже готовила трактор ХТЗ.

Фотография Марии Кононенко за работой в поле. Именно на таком тракторе с железными колёсами, без кабины и в стужу, и в зной, и в дождь, и днём, и ночью работали девчонки.

«Вот где намучились мы с младшей сестренкой! Я тракторист, она помощник. Всю жизнь помню, как мы с ней мучились, запуская машину. Иначе, как вдвоем, пусковую рукоятку не провернешь. А если движок после перетяжки подшипников, то и втроем, и только-только при помощи верёвки еле-еле запускали… что с нас возьмёшь - девки. Удобств не было никаких. За день натрясешься на жёстком сиденье, наглотаешься пыли, оглохнешь от грохота, лязга техники, доберешься до дому, а там и помыться нечем — мыла-то не было. Мылись керосином или самодельной щелочью».

Рассказывая о деревенской жизни в военные годы, Мария Тимофеевна отметила, что, несмотря на трудности, на лишения, жили, работали с надеждой, что скоро этому придет конец. Наступит облегчение. Станет лучше. «Были голодные, но с песнями, - коротко оценила она душевное состояние тех лет. Сдавали бабы только тогда, когда получали похоронки. Тогда было слышно на улице, как безутешно голосила чья-то мать, жена, сестра. Ну, а назавтра, на работу, а вечером дома что-нибудь для фронта сшить и украсить кисет, связать носки, варежки... Так и держались».

После войны

Закончилась война. Стали возвращаться фронтовики. Осиротевшая без мужика деревня повеселела. Бывшие солдаты вернулись к мирной жизни. Складывались новые семьи. Вышла замуж и Мария. Но короток был этот брак. Через год муж умер от ран, полученных на войне. Осталась с ребенком. И по-прежнему работала на тракторе. И только в 1953 году, выйдя второй раз замуж, и тоже за фронтовика, ушла с этой работы. В этом же году их семья переехала в поселок Бородино.

Ее муж (из своих же, каменских, Антон Трофимович Кононенко) устроился на разрезе путейцем. Она родила ему двойню — сына и дочь. Просидела дома с ними три года и вышла на работу. Оба крестьяне, они, прожив в бараке пять лет, построили себе дом и ушли на «землю».

Работала она в ОРСе, в столовой, откуда без малого через двадцать лет ушла на пенсию. Она и сегодня с сожалением говорит о том, что не удалось ей в жизни учиться книжной грамоте. Но читать и писать она все-таки научилась. «Поэтому, - говорит она, - я делала многое, чтобы мои дети выучились. И они меня не подвели. Получили высшее образование. И внуки радуют: учатся, для меня это большая радость».

В свои восемьдесят пять она сохранила бодрость, ясность памяти, живость разговора, приветливость. И какую-то мудрую доброту человека, прожившего лихую судьбу и не затаившего обиды на людей, а благодушно простившего их. О таких говорят: соль земли. Верится, что пока есть такие люди, мы переживём все трудности и с надеждою встретим завтрашний светлый день.