«Морская душа»

1. «Интересная была жизнь!»

В армию в 1939 году забрали. Хотелось мне в театр Вахтангова поступить, мечта была. Но ведь есть поговорка: «Мечты, мечты, где ваша сладость?».

Попал на Балтийский флот, мотористом в 1-ю бригаду торпедных катеров на катер № 013. Командиром бригады был капитан 2-го ранга Чероков, а нашего дивизиона – капитан 3-го ранга Осипов. Из командиров других дивизионов помню Афанасьева, Гуманенко, Ющева (всего шесть дивизионов в бригаде было). Немцев приходилось топить, но не часто. Ведь у них был приказ: если атакуют торпедные катера, применять все виды оружия, вплоть до орудий главного калибра. Так что тут никто не рискнёт, командир-то тоже ведь не дурак лезть на рожон.

Служба была тяжёлой, особенно из-за блокады Ленинграда. Давали в день 300 г хлеба на человека, да банку консервов шпрот на двоих – вот, ешь. А ведь надо в походы выходить! Часа четыре в море тебя так протрясёт, готов будешь задранного козла сожрать. Катер наш стоял в Неве, у памятника Петру I. Ребята пойдут в Александровский парк, из мелкокалиберных винтовок настреляют воробьёв штук пятьдесят, вот похлёбку сварим.

В Кронштадте я впервые встретился со своим отцом, Василием Николаевичем. Он ведь с нами не жил, и я его не знал раньше



[Отец П. В. Веденина был из Городца, тоже с Коротайки; он рано оставил жену с сыном и стал ленинградцем; там у него появилась новая семья – здесь и далее прим. А. Е.]



Отец работал начальником 1-го механического цеха Морского завода в Кронштадте. А в 1942 году в июле месяце он умер. Во время ремонта башни главного калибра на одном из линкоров получил ранение и попал в госпиталь. Главный врач говорит: пошлите за Ведениным к Чирокову. Мне только сказали, я пришёл к отцу, и он на моих глазах умер...

Флот на Балтике оказался парализованным, поэтому с торпедных катеров нас перевели в 6-ю бригаду морской пехоты.

Под Нарвой получил ранение: была атака немцев, мы в контратаку пошли, и вот тут как раз ранило меня, в ногу. Кость не была задета, рана быстро зажила, но затащило обрывок брюк в мягкую ткань. От этого гангрена получилась, и у меня понесло всю ногу раздувать. Через Ленинград и Ладогу эвакуировали в Ярославский госпиталь № 1224. По дороге эшелон на станции Всполье попал под бомбёжку, а я и встать-то не мог, и так лежал еле-еле. Ребята говорили тогда, шесть вагонов у нас разбили с ранеными-то, а наш уцелел вагон, ну, изрешечённый весь, конечно, был.

В госпитале врачи решили: надо делать операцию. И выручила меня медицинская сестра.

– Ну, Веденин, завтра жди – тебе ногу отпахнут. Давай сматывайся! – говорит она мне.

– А куда? – спрашиваю.

– У меня здесь сестра рядом живет, давай туда к ней.

И с вечера, как только сама пришла с дежурства, стала мне делать компрессы. Прикладывала лук репчатый, израсходовали луковиц восемь, наверно, на четыре компресса. На четвертом компрессе всё прочхнулось, вытянуло всё, гангрена прошла. Теперь, правда, хромаю на эту ногу. А резать-то ведь было проще простого, что им стоило безногим человека оставить!... Помню, четырёхэтажное здание госпиталя в Ярославле как раз было на спуске к Волге, сзади драмтеатра им. Волкова. …

Второй раз ранило меня в Сталинграде. Мы попали туда в августе 1942 года, когда немцы хотели сбросить нас в Волгу и в сентябре форсировать её в районе Сталинграда. Местечко есть станция Чердаклы в Ульяновской области, у нас там доформировывалась бригада морской пехоты, 66-я.

Потом нас влили в состав стрелковой дивизии им. Щорса[2], и я попал в артиллерийский полк им. батьки Боженко[3], в расчёт 45-миллиметровой противотанковой пушки – «Прощай, Родина!» называлась. Бои под Нарвой были сильные, но в Сталинграде сильнее. Там только пехота наступала, а тут всё лезет на тебя. Подъезжаешь к Сталинграду, километров за 10-15 смотреть, так это как фейерверк какой проходит, видно как трассирующие пули и снаряды летят, как в котле всё кипит. У завода «Баррикады» были нефтебаки. Немцы их подожгли, дышать стало нечем, смрад один, нефть по Волге течёт и горит. Целую неделю пожар был.

…

А ранило меня у завода «Красный Октябрь», у сталелитейного цеха. Как вот сейчас вижу, как пушку мы выкатили, потом танк подбили. Я и говорю: «Ну, братцы, сейчас всё равно докончу всех там!» Дури-то ведь много было в молодости. Вскочил на танк, и как люк приоткрылся, сразу две гранаты Ф-1 бросил туда. И только оттуда покатился – немецкий снайперсшиб разрывной пулей, перебило мне таз и бедро.

Ребята меня в цех притащили, сестра обработала, клёш разрезали, забинтовали всего, на носилки положили и под гору. Вечером на бронекатерах перевезли через Волгу. Всю ночь везли, и наутре 7 ноября в 42-й гвардейский медсанбат поступил (он был на Голодном острове). А ранило меня 6 ноября в 9 часов утра. Врачи приступили ко мне, я уже без сознания был. Пришёл в себя, когда мне горячо стало, я весь горю, как в огне.

Врач подходит и говорит:

– Ну, как дела?

– Да, ничего, – говорю.

– Ну и дал ты нам работки, пришлось над тобой поработать. Тебе придется пока здесь в медсанбатах находиться, сейчас мы вас не отправим в Саратов, потому что всё обстреливается.

И вот я в хуторе Стареньком долго пролежал, недалеко от узловой станции Ленинской. Только 12 декабря попал я в госпиталь в Саратов. До Саратова ехали на поезде, под бомбёжками. Видели раз, как «мессер» гонялся за одним человеком, за начальником вокзала, так и убил. У меня у раненого переохлаждение в дороге получилось, когда приехали, еле нашли меня в поезде, чуть голос подавал. Это теперь санитарные поезда ходят – так это в сказке только сказать можно. …

Саратовский госпиталь № 1680 был на ул. Рахова, в пятиэтажном здании средней школы. Лечил меня хирург-уролог Лев Борисович Субботский. Осмотрел он мои раны:

– О! Ерунда! У меня опять воевать пойдёшь!

Много интересного было во время войны: и чудес всяких, и всего. Вот, например, под Сталинградом. Начали «юнкерсы» бомбить склад продовольствия у берега Волги. Тут боец (бывший промысловый охотник) бросается к противотанковому ружью, прицеливается и – бух! – одним выстрелом сбивает самолет. Тот горящий падает в Волгу.

Бежит подполковник, кричит:

– Кто стрелял?!

– Товарищ подполковник, – говорю я, – вон казах стоит, это он из противотанкового ружья выстрелил.

– Ну-ка, иди сюда. Ты стрелял?

– Я стреляль!

– Так. Доволен, что сбил немца?

– Ну, а как же недоволен!

– Пойдём со мной!

И уводит его с собой. Вскоре, смотрим, стрелок наш идёт обратно уже с орденом Красного Знамени. Главное: «Я стреляль!» Так это уж чудеса, в действительности чудеса.

Или вот случай был. Я иду по воду к Волге, и вдруг навстречу женщина, с ней рядом ребёнок, годика три, а второй на руках. Батюшки! А мальчишка, которого она за руку ведёт, он:

– Мама, я есть хочу! Мама, я есть хочу!

Женщина молодая такая. Я говорю:

– Слушайте-ка, у вас что, нет ничего поесть ребенку?

Я вот сразу тут же отдал все, что у меня было в вещмешке: хлеб был, сахар, сухари были и банка консервов. Ведь двое детей! А она говорит:

– Я из Сталинграда всё равно никуда не уйду!

Вот такой человек.

На фронте ведь только чтобы не сытого ранило, иначе ранит в живот, сразу дубаря врежешь. Перед атакой ни в коем случае не есть, выпить – можно, для смелости. Другой раз по 200 г водки достаётся. В госпитале даже раненым давали 200 г портвейна в фарфоровых чашечках. Тяжелораненым и уколы морфия давали, но по графику: день – 1 кубик, другой – 2, на третий – 3, потом целых пять дней перерыв. Вот тут уж нагрузка большая на тебя, сестра уколов не делает, чтобы морфиистом не стал. Тут уж тяжело было.

В марте 1943 года, после саратовского госпиталя, я поехал в Ярославский флотский экипаж, в батальон выздоравливающих. И вот мне встретился там парень Вася Распутин, я всё звал его «седьмой племянник Гришки Распутина». Смеялся над ним:

– Ты к дому Романовых уже присватываешься, к царской семье!

Вообще-то, интересная была жизнь!

2. «Командир за всё отвечает…»

Из морской пехоты я попал во 2-й отряд вновь строящихся кораблей. Его штаб находился в г. Зеленодольске на Волге, командующим был контр-адмирал Несвицкий. В Зеленодольске был судостроительный завод № 340, и там формировались команды больших морских охотников. А в посёлке Сосновском Вятско-Полянского района Кировской области на заводе № 640 строились малые морские охотники МО-4, типа ОД-200.

Мореходные качества у них были чуднейшие. Мы тоже как рабочие принимали участие в постройке этих катеров. Обшивка их корпусов клепалась из трёх слоёв дерева и промасленного брезента (поэтому в шутку мы называли их «окаянные деревянные»), а двигатели на них ставились американские. В Сосновском я принял экспериментальный катер, на нём мы спустились по Вятке в Каму, потом в Волгу и Каспий.

В Баку суда проверялись: проходили мерную милю и прочее. С нами тогда на испытаниях были главный конструктор Ермаш, из Управления кораблестроения СССР капитан 1 ранга Причастников, инженер-полковник береговой службы Паляев, а также председатель Государственной сдаточной комиссии капитан 2-го ранга Хавин[4].

Во время испытаний я познакомился с мистером Беком – американцем, специалистом по двигателям фирмы «Паккард». Он мне давал рекомендации, как эти двигатели лучше эксплуатировать. У меня ещё подарок мистера Бека был – комбинезон, во всю спину написано: «Паккард».

После испытаний катер погрузили на железнодорожную платформу и отправили на Чёрное море. Там я стал старшиной мотористов на гвардейской подводной лодке «Щ-215». Было тяжело, так как все время находились в подводном положении, только ночью всплывали подзарядить аккумуляторные батареи. На лодке стояли два 16-цилиндровых дизельных двигателя и аккумуляторы – 36 штук в специальной шахте. Торпедных аппаратов было шесть – четыре носовых и два кормовых. На каждый аппарат полагалось четыре торпеды, и их ведь все надо зарядить! На подводной ложке я прослужил до августа 1943 года, пока такая история не случилась.



Раз у болгарского берега, недалеко от порта Бургас, потопили мы четыре немецких транспорта – победа исключительная! Немецкие большие 100-тонные морские охотники бросились за нами, с ними трудно было бороться, но наш командир капитан 3-го ранга М. В. Грешилов их обманул, провёл лодку через минное поле. Рулевым на лодке был Серёжа Пьянков. Были у него густые чёрные волосы, а после этого похода вышли мы на берег, смотрим – у него на голове с обоих сторон залысины, потерял почти пол-головы волос, нельзя было и узнать. Психическая нагрузка сказалась, ведь когда минное поле проходили, все наши жизни в его руках были. Сергея Пьянкова и старшину торпедистов представили к наградам, а командиру решили присвоить звание Героя Советского Союза.

Когда вернулись на базу в Батуми, устроили по случаю победы банкет, и на нём вдруг у Грешилова стало не в порядке с головой: потянул на себя скатерть со стола... Его отправили в Цигидзыри, лечебное учреждение для подводников, потом в Тбилиси. Но на лодку Грешилов больше не попал, от плавания его отстранили. Видели потом, как он гулял со своими близнецами – мальчиком и девочкой – по Батуми. А экипаж лодки расформировали [6].

Новым местом моей службы стал 9-й отдельный дивизион сторожевых кораблей (морских охотников), который входил в бригаду траления заграждения Черноморского флота [1-я ордена Ушакова бригада траления – см.: С. 561]. Командиром дивизиона был капитан 2-го ранга Потапенко, а командиром бригады – капитан 1-го ранга Масалкин. Мы стояли в устье Хоби – небольшой речушки, впадающей в Чёрное море чуть севернее города Поти. Дивизион участвовал в десантных операциях под Новороссийском, на Таманском и Керченском полуостровах.

И вот однажды после высадки десанта, уже на обратном пути, на траверзе Анапского маяка наш катер подорвался на мине. На берег выплыли только шесть человек, но флаг катера мы спасли. (Среди уцелевших был и наш боцман. Звали его Николаев Николай Николаевич, до войны он жил в городе Николаеве на улице Никольской. Его потом перевели служить на эскадренный миноносец «Сообразительный»). Так как других катеров поблизости не было, пришлось нам вшестером дикарями добираться до своей базы в Хоби.

[Для Павла Васильевича Веденина этот трагический случай был не последним на Чёрном море]

Случилось мне раз в Батуми принимать восемь новых катеров для нашего дивизиона, и с последним катером отправился я назад в Поти на нашу базу. С нами был торпедный катер охранения. Шли мы ночью, а ночи-то на Чёрном море в мае месяце очень тёмные. Я сидел у кормового орудия, курил. Были на мне клёши, тельняшка, шинель накинута, ботинки мы не шнуровали, а только всовывали. И тут вдруг всплывает немецкая подводная лодка и нас торпедирует! (Акустические установки у нас ведь были неважные. Неожиданная атака была). Увидел две торпеды, выпущенные по нам лодкой с рулевой установки, только крикнул: «Полный ход! Торпеда!» – как раздался взрыв, и я оказался на воде. А торпедный катер смотался.

А если бы не смотался, торпедировал лодку, он бы сразу Героя Советского Союза получил! Из всей команды в живых остался только я один, обрывок спасательного пояса у меня был, едва не утонул. Если бы в уши вода попала, то всё уже. Нас торпедировали ночью, а часов в 10 утра пришёл мой родной катер и Коля Колесников меня из воды вытащил. Произошло это, по-моему, в мае 1944 года, в двенадцати милях напротив от Потийского маяка.

Меня в Сухуми в госпиталь привезли, и сразу приехало начальство. Спрашивают, что же делал торпедный катер. А я контуженный был, с месяц язык у меня не говорил, я на бумажке написал, что торпедный катер уехал, не стал торпедировать подводную лодку. (А ребята в чём виноваты? Командир за всё отвечает на катере). Этого командира тут же сняли и в штрафную роту отправили. С нашего катера там Саша Голубев был, ленинградец, он вернулся оттуда и сказал, что в штрафной роте был вместе с этим командиром. Но он там погиб, а Сашка вернулся с орденом Отечественной войны Iстепени. А в роту попал за самоволку в Туапсе: вернулся на пристань, а катер уже ушёл. За самоволку строго наказывали. Вот такие вещи.

Главной задачей морских охотников была борьба с немецкими подводными лодками. Один раз в районе Сухуми засекли мы лодку.

Казеев, наш акустик, азербайджанец, докладывает:

– Слышу шум винтов подводной лодки!

Берём пеленг. Точно, вот она, под нами. Сразу кидаем глубинные бомбы и ставим на это место буёк. Разворачиваемся и опять бросаем серию из 4-6 бомб. Бомбишь, обычно, пока на поверхности воды не появляется масло и пузыри воздуха. Бывает, немцы пытаются обмануть: специально глушат у лодки двигатель и выпрыскивают наружу масло, мусор всякий выбрасывают – будто попали в них, а сами потом уходят невредимые. Как лодку мы засекли, сразу подошли другие катера и тоже давай её бомбить. Тут даже суматоха какая-то получилась. В июле 1944 года было сообщение Совинформбюро, что в районе Сухуми потоплена немецкая подводная лодка – это как раз мы потопили. Командира нашего катера за победу наградили орденом. …

3. «Фогель с бантиком»

Пришёл раз к нам на катер контр-адмирал Фадеев. Команда наша вся встала, а мы тем временем анекдоты с ребятами рассказывали. Я думаю: «Что такое? Все вскочили…» Оглянулся и под козырёк:

– Товарищ контр-адмирал! Личный состав катера занимается проведением свободного времени.

– Так вы что, анекдоты рассказываете?

– Конечно, а что же ещё рассказывать.

– Ну, вот теперь и ясно все! Вот ты и пойдешь дежурить на Графскую пристань!

Так меня назначили старшим дежурным по Графской пристани, а матрос с нашего катера Миша Чуркин был у меня телефонистом. Все готовились к приезду народного комиссара Военно-Морского флота Николая Герасимовича Кузнецова. Вместе с иностранной делегацией он собирался посетить крейсера «Ворошилов», «Молотов» и линкор «Севастополь». Обращаюсь к нашему начальству, просто говорю:

– Как мне себя вести-то?

– Дашь команду, и больше ничего с тебя не требуется. Смотри, не подведи!

– Не подведу! Мне всё равно кому честь отдавать!

В то время я хоть бы самому Сталину докладывал, так всё равно. Глотка-то здоровая была, да ещё молодой, как гаркнулна причале:

– Встать смирно!

Сбежал по ступенькам, рапортую:

– Товарищ адмирал флота! Катера для вашего следования на эскадренные корабли готовы к отплытию! Старшина 1-й статьи Веденин!

С линкора «Севастополь» был лёгкий паровой катерок, бронзовые кнехты у него были надраены до блеска, как будто позолоченные. Стал Кузнецов и вся делегация спускаться. Был с ними английский генерал, нёс авоську полную вина массандрского и чуть-чуть за борт не упал! А я как схватил его, такую-то массу, за китель, чтобы удержать его, чтобы он за планшери не свалился с причала, думал, китель-то порву на нём! (Оказывается, этот самый генерал подписывал со стороны Англии капитуляцию Германии. Когда по телевидению кинохронику про это показывали, я и думаю: «Чёрт побери! Это его я держал за китель, когда с массандрским вином он попался».)

В тот же день поручили мне новое дежурство – в Штабе флота (он был недалеко от Графской пристани, на Приморском бульваре), куда должны были приехать Сталин, Черчилль и Рузвельт. Вот там как раз всех правителей и увидел я.

Приехали. Сталина видел тогда первый раз, заметил, что он ростиком пониже меня будет (второй раз видел его в Мавзолее, уже мёртвого). Черчилля всё прислуга обслуживала, а Рузвельта в кресле несли два матроса, сам он не двигался. Когда проходили они в зал заседания, говорю я ребятам про Черчилля:

– Сталин-то прошёл как человек, даже сам с себя шинель снял и подал на вешалку, а с этого брат, пожалуйста... Какой-то фогель с бантиком!

И вот меня за этот «фогель с бантиком» хотел Старушкин упяточить на гауптвахту – Черчилль-то ведь нашим приятелем стал! Что стоило Старушкину, коменданту Севастополя, посадить матроса? Но контр-адмирал Л. А. Владимирский за меня заступился (а он тоже на Графской пристани был), и десять суток я не сидел.

…

Победу встретил я на Дальнем Востоке. В конце войны с Черного моря собрали спецкоманду моряков и повезли во Владивосток. Посадили нас на пароход «Дальстрой», и поплыли мы в Америку. Были мы в Сан-Франциско, в Портленде, в Сиэтле в госпитале даже лежал – у меня тогда открылись старые раны. В Сиэтле военным представителем Советского Союза был капитан 2-го ранга Коровкин. Вместе с ним поехали на поезде в Чикаго, на радиозаводы. Там мы принимали радиоаппаратуру для военных судов, посмотрели как работают люди.

Вот американцы – принято у них посмеяться. Например, на судне кто проштрафился, тому дают урночку, палочку, крючочек, и он четыре часа ходит по причалу, подбирает окурочки, мусор. Это у них самое позорное наказание, со всех кораблей таких освистывают! А когда встречаются вместе, садятся на бревно и кто кого подушками сшибет. Такая хохма! Кого сшибут – на смех такой поднимают, так боже мой! Вообще, жизнерадостный народ, ведь двести лет не видали войны-то!

На Аляске, в Ковбее, приняли мы от американцев десантные суда и на них отправились в Петропавловск-Камчатский своим ходом, потом во Владивосток. Я попал в 1-й отряд десантных судов на танковоз № 01. … Из Владивостока в августе 1945 года пошли высаживать десанты в Корею и на Сахалин: в Маоко (теперь г. Холмск) и в Отомари (теперь г. Корсаков). …

В Корсакове десант высадили и пришли отстаиваться в бухту. Японские пленные загружали наши суда пилматериалом, с которым мы должны были уйти во Владивосток. Японцы питались плохо: рисовая лепешка и кусок рыбы. Мы говорим капитану:

– Давайте дадим им хоть белого хлеба, люди-то не виноваты, что власти воюют.

Кок испёк из муки высшего сорта – «тридцатки» – каждому рабочему (их было 50 человек) по две буханки хлеба. Подаём удивлённым японцам:

– Это – хлеб! На попробуй, отрежь.

– А! Клеб! Клеб! Кусий клеб! Кусий клеб! (Вкусный хлеб!)

…

Последние десанты высаживали на Курильские острова. …

После победы над Японией прослужил на Тихоокеанском флоте ещё полгода. Демобилизовался в феврале 1946-го.



*



Спрашиваете, есть ли награды? Только медали: «За оборону Ленинграда», «За оборону Сталинграда», «За победу над Японией». Эх, ладно, что хоть вернулся... У меня ведь здесь по соседству Петя Носов погиб, Павел Соколов, Слава Смирнов, Коля Агеичев, Саша Шелехов, Василий Шмаков, Виктор Грызанов, Коля Колобков – соседи все, раньше на судоверфи вместе работали. Никого не стало...