Суриков. Путь успеха

Нельзя сказать, что жизнь Сурикова выглядит как лёгкое путешествие к вершине успеха: он испытывал лишения, долгое время был вынужден работать в совершенно другой сфере, вместо занятий искусством, терял своих близких, но всё это не помешало ему стать великим художником. Как же удалось ему добиться такого успеха?

Семья и воспитание

«Любование Сурикова «могучими» предками было беспредельно. Он любил даже самый казацкий тип, лицо казака, его одежду, походку, тот или иной горделивый поворот головы. Когда созревали творческие замыслы, Суриков, не находя «натуры» в многолюдном городе, бросал свою московскую квартиру, семью и мчался на этюды в любимые края».

Иван Евдокимов. «Суриков». 1940 г.

Для Василия Сурикова его казачье происхождение было предметом настоящей гордости. В течение всего XVIII века Суриковы остаются простыми казаками и только в первой половине XIX века доходят до офицерских чинов — между ними появляются сотники, хорунжие, а один из них — Александр Степанович — становится полковым атаманом Енисейского казачьего конного полка.

В раннем возрасте Василий Суриков потерял отца, но он помнил, что отец был музыкален, прекрасно играл на гитаре и научил этому сына. Мать художника из казачьего рода Торгашиных. Торгашины сопровождали торговые обозы из Китая с чаем. Воспитание детей легло на плечи Прасковьи Фёдоровны, которая рано осталась вдовой. Она была незаурядным человеком – сильная, смелая, проницательная. Прасковья Фёдоровна несколько раз теряла своих детей. Кроме Екатерины, Василия и Александра ею были рождены ещё трое детей. Сыновья Николай, Александр и Николай, которые умерли в раннем возрасте. Возможно смерть маленьких братьев тоже наложила отпечаток на характер будущего художника. Василий Иванович с огромным уважением относился к матери. Суриков рано взял на себя тяготы взрослой жизни, старался помогать ей. Прасковья Фёдоровна, видя его невероятное желание стать художником, была готова отдать ему накопленные 30 рублей и отпустить в Петербург пешком, с обозами.

Многие из членов семьи Сурикова были не чужды искусству. «Братья отца, дяди Марк Васильевич и Иван, — рассказывал Суриков. — образованные были, много книг выписывали. Журналы «Современник» и «Новоселье» получали. Дядя Иван Васильевич на Кавказ одного из декабристов сопровождал. Так оттуда в восторге от Лермонтова вернулся. В семье Суриковых о декабристах говорили с уважением. Имена декабристов и петрашевцев были известны Васе Сурикову ещё в детстве. Однажды, гуляя по улицам родного города, он встретился с Буташевичем-Петрашевским: «Полный, в цилиндре шел. Борода с проседью. Глаза выпуклые — огненные… Я спросил: «кто это?» — «Политический…» — вспоминал Суриков.

Мать Сурикова Прасковья Федоровна рассказывала детям о том, какое впечатление произвели на нее декабристы Бобрищев-Пушкин и Давыдов, виденные ею в церкви: «Они впереди всех… стояли. Шинели с одного плеча спущены. И никогда не крестились. А во время ектеньи, когда Николая I поминали, демонстративно уходили из церкви…».

Он помнил, как отец говорил: «Вот Исаакиевский собор открыли… Вот картину Иванова в Петербург привезли…». Дяди Марк Васильевич и Иван Васильевич оба молодыми умерли от чахотки. Суриков вспоминал, что оба они богатыри были, непокорные.

Воспитывали Васю родители по-казацки — сурово и просто. Семи лет он научился ездить верхом. У отца были две лошади— Соловый и Рыжий. Вася участвовал в скачках и конных состязаниях, затеваемых деревенскими ребятишками; случалось, падал со скачущей лошади. А однажды вместе с конем упал зимой в воду (на реке была наледь). Как многие сибирские ребята, Вася рано научился стрелять из ружья и в ту пору, когда еще с трудом мог нести тяжелое охотничье снаряжение, уже стал ходить с отцом на охоту

Сибирский характер и любовь к родине

«Я всегда одним глазом гляжу в Сибирь». В. И. Суриков.

Сибирь выковала характер Сурикова. Нравы её были жестокими, но воспринимались людьми как само собой разумеющееся. Когда художника спрашивали под влиянием каких впечатлений он выбрал свой путь в искусстве, он отвечал, что путь этот ему указала Сибирь, его родина, вложившая в его душу самые дорогие, важные и ценные образы.

Художник был плотью от плоти окружавшей его среды. Ему были близки и понятны те духовные черты её, в которых мерцала душа его предков. Суриков вспоминал, что ни раз был свидетелем казней и телесных наказаний на городской площади. Особенно мальчишки любили палачей, знали их буквально по именам. Сейчас это кажется странным, но Василий Иванович считал, что это лишь укрепляло.

Максимилиан Волошин после смерти Сурикова рассуждал, что судьба обычно, когда ей надо выплавить из человека большого художника, поступает так: «…Она рождает его наделённым такими жизненными и действенными возможностями, что ему их не изжить и в десяток жизней. А затем она старательно запирает вокруг него все выходы к действию, оставляя свободной только узкую щель мечты, и, сложив руки, спокойно ожидает, что будет. Поэтому источник всякого творчества лежит в смертельном напряжении, в изломе, в надрыве души, в искажении нормально-логического течения жизни, в прохождении верблюда сквозь игольное ушко. Судьба слепила Сурикова для того, чтобы он бунтовал против или вместе с Петром, делал Суворовские переходы, завоевывал новые Сибири и грабил персидские царства, щедро оделила его всеми нужными для этого качествами, но, попридержав на два века, дала ему в руки кисть вместо казацкой шашки, карандаш вместо копья и сказала: "Ну, а теперь вывертывайся!" И теперь, когда последний экзамен его жизни сдан, мы можем засвидетельствовать, что он вышел из своего трудного положения блестяще, осуществил в мечте всё, чего не мог пережить в жизни, и ни разу в чуждом веке, в чуждом круге людей, с непривычным оружием в руке не изменил ни самому себе, ни своей древней родовой мудрости».

Петербург и Запад не привлекали особенно Сурикова. Едва окончив Академию, он предпочитает всем возможностям – единственную, связанную с Москвой. «Я как в Москву приехал, прямо спасён был. Старые дрожжи, как Толстой говорил, поднялись». «Старыми дрожжами», которые поднялись в Москве, была тяга к красоте старой, патриархальной Руси, воспитанная у Сурикова ещё на родине.

Василий Иванович обладал непреклонной личной отвагой и волей, самобытностью. Черты его характера ярко выделялись и во внешности: скуластое, крепко сбитое лицо, прямая, громкая, смелая речь, которую он подкреплял повторением энергичных и метких слов, а иногда и ударом кулака по столу. Он любил и пленялся в жизни только тем, что лежало в его собственной натуре: сильным, глубоким, плодоносным и живым.

Современники отмечали, что у него, выросшего среди необъятной природы, было необычайно развито чутьё охотника, выслеживающего зверя, чутьё художника, улавливающего тропу, протоптанную людьми давних эпох.

Вера Павловна Зилоти, урождённая Третьякова, вспоминала, что Суриков по его собственному выражению называл себя «почти якут». Она отмечала в нём ум, скрытую сибирскую хитрость. Сравнивала его с неуклюжим молодым медведем, могущим быть и страшным, и невероятно нежным. Минутами он бывал прямо обворожительным.

Суриков был достаточно прямолинейным и гордым человеком. Несмотря на свою скромность, он не способен был смолчать, если кто-либо пытался умалить его труд и достоинство произведения. Терпеть не мог, чтобы смотрели его незаконченные работы. Окончив на сегодня, он быстро поворачивал мольберт к стене.

Портрет Крамского исправил, придав себе особенности казацкой причёски и сделав на нём другие поправки. На оборотной стороне этого портрета под подписью: «Писал Крамской» написал: «Поправлял Суриков», но потом эту приписку стёр. В письме к Третьякову он указал, что мало дорожит этим портретом в художественном отношении, что очень рад, если тот не попадёт к нему обратно.

Он умел и любил находить всё красивое. Его покорила своими танцами приехавшая в Москву Айседора Дункан. «Ведь нельзя сказать, чтобы и красива была, - говорил он, - но какая гармония в её теле, в её движениях».

Суриков всегда прекрасно одевался – чёрный костюм с мягким бантом вместо галстука, но под брюками были неизменные сапоги, что многих шокировало. На замечания Василий Иванович отвечал сибирской поговоркой: «Мне хоть чё так ни чё».

У многих складывалось впечатление, что это угрюмый и даже замкнутый человек. Возможно таким Суриков был в отношении людей малознакомых, в семье же он был общительным, весёлым и любящим. Делал гимнастику и шутил, смотрел в окно, наблюдая за прохожими, смеялся и зарисовывал тех из них, которые занимали его чем-либо.

Природа и путешествия

«…Сегодня по Енисею плавали на пароходе. Чудная, большая, светлая и многоводная река. Быстрая и величественная. Кругом горы, покрытые лесом. Вот если бы Вы видели! Такого простора нет за границей…». В. Суриков. Красноярск. 18 июня 1914 г. Письмо Н. Ф. Матвеевой.

Детство Василия, проведённое в Сухом Бузиме, сделало его человеком близким к природе, понимающим её первозданную красоту. «Енисей чистый, холодный, быстрый: бросить в воду полено, а его уже бог весть куда унесло. Мальчиками мы, купаясь, чего только не делали. Под плоты пыряли: нырнешь, а тебя водой внизу несет. Помню, раз вынырнул раньше времени — под балками меня волочило. Балки скользкие, несло быстро, только небо в щели мелькало синее. Вынесло-таки.» - рассказывал Суриков Максимилиану Волошину.

Александр Иванович Суриков вспоминал, что брат любил ездить по окрестностям Красноярска, часто, бывая дома, ездил к часовне на Караульном бугре, по Енисейскому тракту по направлению к Сухому Бузиму. Любил ездить и к сопке, иногда заходил на нее и зарисовывал виды. Выезжая в поле, Суриков всегда почти говаривал: "Дышите, девочки, сильнее, здесь воздух -- рубль фунт. Это не в Москве, что дышать нечем". Вот почему он с детьми всегда уезжал на лето из Москвы, да и для собирания этюдов для своих картин. другой раз и скажешь ему, к чему это краски, ведь едем не надолго? (ужасно надоедало ждать его, как мне, так и девочкам, пока он зарисует себе что-нибудь в альбом), но он всегда говорил нам одно: "Ни один хороший охотник не пойдет в поле без ружья, так и художник - без красок и альбома".

Осенью 1883 года Суриков с женой и двумя дочерьми уехал за границу. В дорожном альбоме записан маршрут поездки: Берлин, Дрезден, Париж, Рим, Вена, Варшава. Всю зиму этого года Суриков провёл в Париже, неустанно посещая музеи и картинные галереи. Весной 1884 года Суриков приехал в Италию, посетил Венецию, Милан, Рим, Неаполь, Помпею и летом через Вену возвратился в Москву.

Он привёз из заграничного путешествия столько солнечных, великолепных по краскам и глубине передачи акварелей, что, собранные вместе на выставке в Третьяковской галерее в 1937 году, они всё вокруг заливали светом.

Русская живопись может гордиться памятниками этого путешествия Сурикова. Впечатления великого художника расширились и обогатились. Ничего не видать и не помнить, кроме красноярского варварского и сурового «домостроя», и вдруг оказаться в совершенно иных условиях, - это не могло не поразить и не растревожить глубоко.

Суриков любил Хакасию. В Минусинскую степь молодой художник Василий Суриков приехал в 1873 году по приглашению своего покровителя, красноярского золотопромышленника Петра Ивановича Кузнецова. Сурикову было необходимо поправить здоровье, слегка подорванное сырым климатом Санкт-Петербурга в период учебы в Академии художеств. По совету врачей и друзей Суриков согласился поехать «на кумыс», прихватив с собой краски и этюдник.

Каждый день верхом на лошади он ездил в табун к хакасам пить кумыс - кислый на вкус, целебный напиток. И каждый раз брал свой альбом, краски и уезжал в степь на целый день. Встречался и общался с хакасами, наблюдал за их характерными движениями, позой, выражением лица и делал натурные зарисовки.

Василий Иванович часто посещал Крым и поправлял там здоровье. Южный берег произвёл на сурового сибирского художника неизгладимое впечатление, прежде всего ласковым климатом, пленительными морскими и горными пейзажами. Солнце, вольные просторы, затяжные прогулки оказали чудодейственное влияние на палитру мастера, которая обогатилась яркими красками, а сам живописец отнюдь не предавался праздному отдыху, а усердно работал, написав множество акварелей с видами Гурзуфа и Симеиза.

Успех

Вся жизнь Сурикова – это рождение и осуществление картин, одной за другой. Трудолюбие, воспитанное с самого детства, тяжёлые уроки жизни, пройденные ещё в совсем юном возрасте, повлияли на личность художника. Он мог быть нежным, ранимым, со своими близкими, но внешне для всех остальных окружающих оставаться строгим, угрюмым, иногда даже заносчивым.

Жизнь до двадцати лет в далёком Красноярске наградила его чертами провидца. Бенуа говорил о его картинах следующее: «Никакие археологические изыскания, никакие книги и документы, ни даже превосходные исторические романы не могли бы так сблизить нас с прошлым, установить очаровательную, желанную связь между отрывочным нынешним и вечным, но забытым прошлым, как сделали это суриковские картины».

Он был художником вне направлений и кружков. В лучшую свою пору Суриков был свободен и творил единственно охваченный вдохновением, выражая лишь самого себя, не глядя ни на какие теории и принципы, и тем более уж на критику.

Наверное, именно по этому, до сих пор на слуху имя художника. До сих пор есть чему поучиться у этого человека, родом из прошлого: не оглядываться по сторонам, верить в себя и свои силы, жить страстно, честно и прямо, не соглашаться на малое и всегда находить то самое «угольное ушко»!