Предсказание

Я иду по заснеженной деревенской улице. В деревне Мичурино уже давно никто не живет, опустела она, обезлюдела. Пустые глазницы окон будто что-то высматривают, внимательно вглядываются вдаль, словно хотят увидеть прежних хозяев, уже умерших или уехавших далеко-далеко, а меня, одиноко бредущую по некогда оживленной деревне, словно не замечают. Да и кто я для них? Чужая, пришлая! Из любопытства заглянувшая! Разве я им нужна? Их старые бревна желают ласкового прикосновения хозяйских рук.

Вдруг случится чудо и исстрадавшийся полуразрушенный дом придет хозяин. И скрипнет радостно давно рассохшаяся дверь, и заходят ходуном оставшиеся половицы в избе, и заохает давно не топленая печь. А он встанет посреди избы, оглянется кругом, увидит царящий беспорядок, крякнет, почешет в затылке и по старой крестьянской привычке пойдет орудовать топором да рубанком. И дело заладится, и заживет снова изба….

Ан нет! Все тихо кругом! Мертво! И сердце сжимается, и хочется разрыдаться от бессилия. За что так обошлись с тобой, почему оставили? Умерли старые хозяева, а новым не надо тебя.

Деревня! Что хранят в себе покинутые дома, какие воспоминания в них пробуждаются ночью? Я хочу увидеть ее живой, очень хочу…

И вот встала в ряд деревня. Смотри, мол, любуйся!

Вон они дома –то, ладные да складные. А хозяева им подстасть. Вот Соболева Тимофея Павловича дом, а вот детишки к окошку прилипли, глядят. Круглолицая веселая Александра звонко смеется. Еще не знает, что совсем –совсем скоро начнется война , эта хрупкая симпатичная девочка из Мичурина окажется в самом его пекле, но вернется в родную деревню, выйдет замуж за односельчанина и самой последней , уже в преклонном возрасте покинет ее.

Дома Чернышевой Авы, Смирновой Марии, Орловых Ольги и Александра. Все раскрывают двери, заходи, не стесняйся.

Вот скрипнула калитка, звякнули ведра в одном конце деревни. И поплыли бабы к колодцу за водой. А колодец-то один-единственный во всей деревне. Он очень глубокий, чтобы достать воды, нужно вращать огромное колесо, и тогда большая кованая бадья выпрыгнет из бездны с чистейшей холодной водицей.

Маленькая Валюша живет совсем рядом с колодцем, и когда туда одна за другой подходили бабы, она тоже вертелась около. "Сарафанное радио" забавляло ее необычайно. Вот и сейчас она уловила необычное оживление на улице. И вот уже валеночки на босу ногу, полотняное пальтишко на плечи и – за порог.

А у колодца смех, бойкий разговор. Валюша прислушалась. Говорила Марья Будилова : «Бабы, видела сегодня Дрюньку Глебовского. С утра у нас в деревне ошивается».

- Да что ты, Марья, ошиблась поди. Он завсегда к нам заходит, а сегодня не видывали, -подстала тетка Олья Орлова.

- Да видела, говорю тебе. Весь закутанный, один нос торчит. Замерз видать. Поди к Тихомировым сразу завалился. Что, Лидия, молчишь? (Лидия, дочь Федора Тихомирова).

- И что уж тут. С утра у нас. Плетет невесть что, - Лида говорила, зябко поеживаясь, переступая с ноги на ногу. Ей не терпелось скорей подхватить на коромысло ведра и бежать в теплую натопленную избу.

Валентина замерзла. Сегодня будет весело! В избу она не вошла, а влетела.

- Мама, тятя, Паша. Дрюнька в деревню пришел. Все к Тихомировым на беседу собираются.

Мать засмеялась, вспоминая прошлый приход в деревню этого смешного человека, еще не старого, но всем своим видом напоминающего древнего деда.

Вечер наступал нестерпимо долго, она уже несколько раз пробежала по заснеженной деревенской улице, тревожно глядя на небо, выискивая в нем первую звезду. И вот она засияла, а за ней вторая, третья…. Валюшка раскрыла рот от удивления. Как быстро они зажигаются! Бегом домой, надо маме помочь, сейчас время скотину кормить, сеном телоньку оделить…

В дом Тихомировых она пришла не первой. Детские места на полатях были заняты любопытной детворой, но и ей заветное местечко нашлось. В избе царил полумрак, так как лампа была без стекла и не горела, а чадила. Мужики, сидящие на лавке, нещадно дымили самосадом. Ребятишкам щипало глаза, но они мужественно выдерживали. Им так хотелось задорно посмеяться…. Последними приходили бабы с прялками, постепенно изба набивалась.

А Дрюнька забился на печку и оттуда вел диалог с деревенскими. Он приходил сюда нечасто. Жил он в дальней деревне Глебово, вел нищенский образ жизни. Дом у него был, но не было в нем пола, да и печки тоже.

- Я через порог переступаю, да сразу и в солому нырну, так и сплю, - рассказывал он о своей жизни.

Тимофей Соболев, крепкий коренастый мужик, лукаво прищуриваясь, обводя глазами сидящих, начинал:

- А что, Дрюня, как тебе Варзенга? (недавно открывшийся поселок). Говорят, ты часто там бываешь?

- Хожу, хожу, - послышался хрипловатый голос из-за печки. –Там в избах тарелки разговаривают.

Раздается смешок, потом другой, но Тимофей прикладывает палец к губам, призывая к тишине, мол, погодите, сейчас такое завернет, со смеху умрете.

Валюшка внимает вместе со всеми. А тут откуда не возьмись – гармошка, братко Коля пляшет посреди избы:

Вы послушайте, ребята,

Нескладушечку спою.

Сидит заяц на воротах

И лягает верею.

Братко пляшет хорошо, бойко притопывая ногами, девки смеются, подстают с припевками. Потом Валя ничего не помнит, она заснула. Утром ее разбудил громкий голос Шитихи. Она пришла из соседней деревни Давыдово и о чем-то громко рассказывала маме. Та слушала, одновременно ворочаясь с ухватом около печи.

- Вчерась мы с Марфой Войкиной к Ефиму в Шаблово ходили. дак веришь ли, я каравай – то в котомку складываю, а сама все думаю, а может половинки хватит. Сама – то и любуюсь на него, больно пышный получился. А как зашли , да я ему каравай – то протянула, а он взял да мне на голову положил, любуется, языком прищелкивает, да все повторяет, что можа ему не цельный, а только половину взять. Так отрезал половину, одну взял, а другую мне отдал. У Марфы – то сразу взял слова не сказал. Так-то вот. Все знает про нас.

Мать поддержала разговор:

- знаешь ли, шла я как-то из Бурдова домой, дай-ка, думаю, зайду у Ефиму, погреюсь. Постучала, он пустил. Грейся, говорит, кипяточку попей, отдохни. А потом принялся ругаться: бродите, говорит, тут, под ногами мешаетесь. Я обомлела, уйти хотела, а он опять обмяк. Отдыхай, говорит. А пошла я домой – то, Марфа, так и охнула. Ведь это он меня передразнивал, как я на деток –то своих ругаюсь, чтобы под ногами не болтались, работать не мешали.

«Ефим, - отметила про себя валя, -какой- то удивительный человек». Марфа уже ушла, а Валя все думала о нем, что –то необычное почувствовала она в этом человеке, которого никогда еще не видела. Раздумья прервал старший брат Павел, он только что вернулся с колхозной работы. Он был намного старше ее, но она любила его, очень ласкового к ней и заботливого. У него были умные и внимательные глаза, был он стройный, широкоплечий, гордилась им не только она. Отец и мать возлагали на Павла большие надежды.

- Валюшка, я тебе санки смастерил, беги с горы кататься.

Повторять много раз ей не надо было. На улице легкий морозец обжигает щеки, снега переливаются под лучами рассветного солнца. Она сегодня будет первой на горе!

Вернувшись с горки, Валюшка прижалась крохотными ладошками к русской печи, стараясь обнять ее. Да где уж! Такую барыню разве кто обхватит, лучше забраться на нее, растянуться и лежать с открытыми глазами, слышать, как шуршат тараканы, вечно чем-то занятые, пока не охватит дрема и теплый жар печи окутает ее всю. Вдруг сквозь сон она слышит сдержанные рыдания. Вскакивает, больно ударившись, осторожно сползает с печи. Мать тоже застыла в недоумении, кто –то там плачет. Дверь жалобно скрипнула и , ни слова не говоря, в избу зашел старик, только глухие рыдания изредка вырывались из его груди. Она плохо разглядела его, но от его рыданий ей вдруг стало страшно.

Старик прошел к лавке, лег на нее и руки у себя на груди сложил, полежал недолго, встал да и залился горькими слезами. Потом также неожиданно вышел из избы.

Мать стояла в оцепенении,, долго не могла произнести ни слова. Спохватившись, вдруг закричала: «Да что это Ефимка – то на эту лавку лег, она ведь вдоль половиц. Господи, да нее ведь покойников кладут!».

Это был тот самый Ефим, а она и не всмотрелась внимательно в него. А через две недели ни с того ни с сего вдруг заболел Павел, в больнице ему не смогли помочь. И на 21 году жизни его не стало. Так и сбылось предсказание Ефима. Шла зима 1947 года.

Через много лет, уже невестой, увидела она Ефима еще раз. Он состарился, похудел, но удивил ее более всего его плащ (дождевик), от солнца он был уже не зеленый, а белого цвета, и на нем пестрели разноцветные заплаты, веселящие глаз и радующие сердце. Он шел быстро, о чем- то думал, с ней не заговорил, а прошел мимо, оставив после себя какое-то не проходящее удивление им, его мыслям, делами и поступками.