Благословенная Александра

В семейном альбоме бережно хранится старая фотография: на толстом картоне стиля ретро начала 20 века мой прадед – Павел Михайлович Гологузов и его жена (моя прабабушка) – Александра Герасимовна (в девичестве Дубровина). Оба уроженцы деревни Пивишное что близ Лапушек. Прадеда я не знала. В период коллективизации новая советская власть объявила его пособником общинно-патриархальных устоев за отказ вступать в коллективное хозяйство, отобрав все домашнее имущество и недвижимость, отправила в ссылку. Так Александра в неполные 28 лет, лишившись жилья, осталась без мужа, с единственной дочерью Марией на руках, выжившей в тридцатые годы просто чудом.

– Почему у тебя, баба Саня, больше не было детей? – задавала я ей свой наивный вопрос. И она мне отвечала, что рожала шестерых, да они почему-то умирали во младенчестве. – Вот только Мария и жива, – повторяла каждый раз со вздохом.

Мне с детства знакома история жизни Александры с Павлом. Но тогда я, несмышленыш, не могла даже разуметь: почему прадед не вернулся после ссылки домой, ведь он так любил прабабушку! Почему она была вынуждена скитаться по чужим углам, не имея своего, но имея притом многочисленных родственников, как со своей стороны, так и со стороны мужа.

Александра Герасимовна умерла в 1980 году в возрасте 86 лет. Многие ее рассказы о старине врезались в память, и я их часто вспоминаю, глядя на тусклый снимок моих прародителей.

– Деревня наша, – рассказывала баба Саня, – была большой когда-то, имела две улицы. Одну называли Дубровинским краем, так как все дома заселяли дальние и близкие родственники одного корня – Дубровиных. Был еще Буковский, Василенковский края, там жили однофамильцы. В деревне имелся лабаз из красного уральского кирпича лапушинского богатея, склад (там впоследствии, в годы советской власти, устроили артельное зернохранилище, а затем местный магазин). Жили дружно, работали на полях сообща.

Я любила слушать ее байки во время работы. Принесут родители два-три ведра лесной клубники («глубеники», как говорили старые люди), нам задание. Наутро уйдут взрослые в лес, а мы с Александрой Герасимовной в тенечке на скамеечке «чистим» ягоду, обрываем зеленые плодоножки. Тихонько вспоминает прабабонька былые времена, рассказывает глухо, как будто самой себе. Я с жадностью внимаю...

– Пошли мы с девками летом семнадцатого года по глубенику.

Идем к болотам лесной дорогой, весело нам, хохочем. Вдруг сзади топот копыт. Оглянулись с опаской. На вороном всадник в черном развевающемся плаще, так медленно скачет. Не торопится. Испужалися мы. В сторонку отбежали, а он на расстоянии, не приближается. Мы быстрехонько обратно в деревню. Всадник за нами. Мы убыстряем шаг, он круче догонят. Тут одна из девок лапотки скинула и с ноги на ногу перебросила их, видать, знала о поверье. Другие девки-то босиком, побежали. Не стало слышно топота. Оглянулись. Пуста лесна дорога. В деревню пришли, старикам поведали. Они хором: «К очередной войне». А вслед, осенью, революция грянула...

Венчалась Александра Дубровина в шестнадцатилетнем возрасте в Лапушинской Богородицкой церкви. Павлу тогда было 19. Статный, голубоглазый, русоволосый крестьянский сын Михаила Ивановича Гологузова подавал надежды по счетной части.

– Дружил с арифметикой, – говорила бабушка. – Местный богатей его счетоводом к себе на хозяйство приставил. Жили молодые сначала с родителями, а затем разрешил хозяин лес строевой из бора напилить на избушку. Помогли родные его раскорчёвывать, вывезли. Домишко строили вдвоем. День – на хозяйских работах. Вечером – строительство. Дом и теперь стоит на въезде в деревню, круглый, приземистый. Живущие в нем чужие люди не ведают, что построен он на века руками моих прародителей.

– После новостройки скинула я ребеночка. Видать, не по силам оказалось мужское занятие, – вздыхала баба Саня.

Революция. Помещик с многочисленным семейством быстро куда-то уехал. Дед занялся хлебопашеством. Имелась на дворе корова, лошаденка, птица разная водилась. К тому времени, в 1918-м, родилась моя бабушка Мария, единственная из уцелевших детей. В годы НЭПа участились конфликты между зажиточной частью и бедной поселенческий-переселенческой, которые перебрались из центральных губерний России: кто-то в поисках лучшей доли, кто-то по причине боязни свершившихся октябрьских событий. «Поселенцы» – так их презрительно называли старожилы – приживались в окрестных деревнях с трудом, а лавина революционных преобразований все же нашла и их в глубинке. Крестьянские общины начали распадаться, создавались первые артели, давшие впоследствии начало колхозам.

...В метрической книге Богородицкого прихода нашла скромную запись рождения в 1919 году младенца Николая в семье Павла и Александры Гологузовых. По всей вероятности, это был их последний ребенок. Он умер в возрасте двух месяцев и похоронен на приходском кладбище (сейчас на этом месте находится поле общества с ограниченной ответственностью)

После НЭП а в наших краях свершилась быстрая национализация земли государством. В артели сбивали людей силой, доходило до крови.

Деду пришлось тайком зарезать весь крупнорогатый скот, оставив лишь коровенку да лошадь, и перебраться на станцию Лебяжье. Но прожили они там недолго.

В одну из февральских ночей на возке волисполкома подъехали к дому Гологузовых. Хозяина забрали в чем был. Александру с дочерью на руках выгнали из дома, дав лишь одеялко и рогожку: – Живите пока в овине, – сказали напуганной до смерти Александре. – Благодари Бога, что по этапу вослед за своим не пошла...

Прадед улыбкой успокаивал жену, успев шепнуть, что обязательно вернется... Но этого не случилось. Потом мне рассказывала бабушка Маша, как вернулся с Колымской каторги односельчанин Семен Дубровин и передал: мол, видел Павла среди каторжан. Одних грузили на баржу для переправки на Большую землю, других – с нее. Земляки успели перекинуться парой слов. Павел тогда крикнул, чтобы Семен передал родным, что пока жив.

На свою малую родину прадед не вернулся. Где-то пропал, будто и не было человека. А впереди бабу Александру ждали голод в годы Великой Отечественной войны, «хождение в няньки», безрадостная старость. Не избежала работ в колхозе за палочки-трудодни, против чего восстал когда-то ее муж, оберегая личное подсобное хозяйство как оплот крепости семьи, символ выживания на деревне.

Жили после Гологузовы в Тетерье, Семискуле, где родилась моя мама. А затем снова вернулись в деревню Пивишное. По ряду причин, Александра ушла нянькой в семью, ставшую всем нам впоследствии близкой. Всю свою нерастраченную тоску по многодетному материнству она отдала детям другой семьи. И дети были уверены, что она – их родная бабушка, лишь годы спустя они узнали правду.

Я помню старенький деревянный чемоданчик-ларь прабабушки Александры. Изнутри он был оклеен дореволюционными газетами, этикетками Екатеринбургского чайного дома, открытками ангелочков. Баба Саня в нем хранила мятные пряники, леденцы, угощая ими нас, детей. Она и в старости время от времени его открывала, подолгу рассматривала фотографии, где с прадедом снята на фоне помещичьего дома. На другом снимке тех лет – ее родственник из Сунгурово – Константин Михайлович Достовалов в годы гражданской войны – командир Красной Армии, на боку шашка и маузер. На третьем снимке – родная сестра моего прадеда. К сожалению, ее имя мне неизвестно. Подолгу глядела баба Саня и на более свежие снимки, где сфотографирована вместе с девчонками, которых подняла на ноги в практически чужой семье в военные и послевоенные годы. Они до конца ее жизненных дней навещали и не забывали свою няньку.

Проезжая мимо деревенского кладбища у дороги, по которой приходится часто ездить в командировки, вижу зеленую оградку. Там – мои корни, моя прабабушка Саня, благословенная Александра.

Послесловие: работая в курганском архиве, нашла метрическую запись в церковной книге, что у моего прапрадеда Михаила родилась дочь, которую окрестили Марией (это моя бабушка Маша). Вот так по ниточке собирается постепенно вся родословная семейства Гологузовых.

Наталья Захарова, село Мокроусово Курганская область